Институт современной России

Политологи делят российскую оппозицию на системную и внесистемную. К первой относятся партии, которые либо откровенно лояльны власти, либо временно принимают правила игры, предлагаемые Кремлем. Можно ли говорить, к примеру, о реальной оппозиционности КПРФ? Это крупнейшая в России политическая сила, обладающая реальным электоратом и идеологией. КПРФ составляла мощную оппозицию власти в 1990-е годы и потенциально вполне могла бы конкурировать с «Единой Россией». Однако с началом путинского режима коммунисты утратили статус реальной оппозиции. С ЛДПР все проще: она всегда была при власти, удачно аккумулируя голоса национал-патриотов и условных нонконформистов, а эпатажный Владимир Жириновский до сих пор кажется незаменимым игроком политического поля. Наконец, есть «Справедливая Россия», которая с момента своего появления в 2006 году (в результате слияния «Партии жизни», «Партии пенсионеров» и «Родины») сильно колебалась в определении своей роли — от реальной оппозиционной силы (такие попытки действительно были) до второй партии власти (о чем она до сих пор безнадежно мечтает).

На протяжении почти девяти лет положение четырех парламентских партий, в разной степени лояльных власти и активно взаимодействующих с Кремлем, оставалось неизменным. Сегодня же они эволюционируют в сторону формирования единого партийного пространства, дирижируемого из единого центра. Этот тренд начал активно проявляться после акций протеста в конце 2011 года. Кремль, напуганный наличием «неустойчивых элементов» внутри системной оппозиции, заставил провести партийные чистки и избавиться от всех, кто не готов поддержать власть. В первую очередь это коснулось «Справедливой России»: за три года эсеры исключили из своих рядов тех, кто принимал участие в протестных акциях или просто им сочувствовал. Так случилось с Геннадием и Дмитрием Гудковыми, а теперь и с Ильей Пономаревым.

Акции протеста в декабре 2011 года стали серьезным испытанием для власти, которая поняла, что системная оппозиция, искушаемая реальной политической борьбой, может ожить и в кризисной ситуации выйти из-под контроля. Протесту симпатизировали депутаты не только «Справедливой России», но и КПРФ, внутри которой также давно наметилось противостояние между теми, кто поддерживает сотрудничество с Кремлем (и при этом придерживается «ортодоксальных» коммунистических взглядов), и теми, кто выступает с социал-демократических позиций, отстаивая более автономную роль партии.

Чем выше градус недовольства в российском обществе, тем серьезнее риски для Кремля утратить контроль над системными партийными силами. Это было хорошо заметно и в конце 2014 года, когда обрушился рубль, а в Кремле, казалось, просто не понимали, что происходит. Тогда один из лидеров КПРФ Валерий Рашкин крайне резко раскритиковал большую ежегодную пресс-конференцию Владимира Путина (чего не наблюдалось со времени достижения «крымского консенсуса» с участием всех парламентских партий). Рашкин заявил, что «президент по-прежнему далек от реальности в том, что касается социальных вопросов и того, как живут простые люди», а пресс-конференция произвела на него удручающее впечатление «отсутствием политической воли к решению внутрироссийских проблем». Однако очень скоро, по мере стабилизации ситуации в финансовой сфере, от оппозиционной риторики КПРФ не осталось и следа.

Природа отношений системной парламентской оппозиции и Кремля качественно изменилась в 2012–2013 годах. Начала действовать обновленная схема «контракта» между властью и оппозиционными партиями, прежде всего КПРФ и СР. Им гарантируется определенное количество депутатских мандатов, роль партнера власти слева (что должно выражаться и в бесспорной поддержке Владимира Путина), доступ к телеэфиру. На губернаторских выборах, где действует муниципальный фильтр (необходимость собрать конкретное число подписей муниципальных депутатов для получения регистрации в качестве кандидата), региональные администрации позволяют им выступать в роли «конкурентов», легитимирующих выборный процесс.

Сложилась ситуация, при которой Госдума стала напоминать одну политическую партию, внутри которой образовались отдельные «лагеря»: красный (КПРФ), левый (СР), национал-державный (ЛДПР). Практически все политически значимые законопроекты принимаются при почти единодушной поддержке депутатского корпуса: из 450 парламентариев за кремлевские инициативы голосуют 430–440. Даже в случаях, когда системная оппозиция не согласна, она все равно голосует «за». Публичные возражения допускаются лишь в ситуациях, когда в самом Кремле нет ясности в отношении той или иной законодательной инициативы. Так было, например, со скандальным законопроектом о компенсациях из бюджета компаниям и физическим лицам, утратившим имущество в результате западных санкций. Документ в итоге «похоронили», но вовсе не потому, что КПРФ и «Справедливая Россия» были против, а потому, что в Кремле передумали его продавливать (слишком уж одиозным он был).

Объяснение такого, казалось бы, нерационального поведения системной оппозиции связано с еще одной особенностью путинского режима: электоральный ресурс становится гораздо менее значимым, чем административный или аппаратно-политический. Неслучайно «Справедливая Россия» позволила себе изгнать из своего питерского отделения одного из самых ярких политиков «второй столицы» — Оксану Дмитриеву, которая пользовалась большой электоральной поддержкой в Санкт-Петербурге. СР давно тяготилась ее присутствием в своих рядах. Дмитриева создавала конкуренцию серому и малозаметному руководству партии, однако исключить ее было сложно, так как она приносила реальный электоральный ресурс. Теперь, вероятно, административный ресурс и лояльность Кремлю стоят гораздо дороже, а значит, потребность в успешных, узнаваемых и сильных политиках становится все меньше.

Помимо парламентских партий в системной оппозиции представлено и множество непарламентских. Если в 2011 году было официально зарегистрировано шесть политических партий, то сегодня их число выросло до 77, из которых лишь одну можно назвать реальной оппозиционной силой — РПР—ПАРНАС (Республиканская партия России — Партия народной свободы). Но и она сейчас может столкнуться с трудностями, если усугубится внутренний раскол, вызванный выходом из ее состава Владимира Рыжкова, которого многие заподозрили в восстановлении отношений с Кремлем.

Убийство Бориса Немцова в равной степени может либо консолидировать реальную оппозицию, либо, напротив, усилить разногласия. Понятно одно: Кремль сделает все, чтобы не допустить либералов на думские выборы в 2016 году, а значит, угроза ликвидации РПР—ПАРНАС весьма высока. Есть также «Гражданская платформа», на базе которой яркие, харизматичные региональные лидеры раньше имели возможность конкурировать (и побеждать) в неравной борьбе с представителями партии власти, однако и она теперь сдана Кремлю. Остальные же внепарламентские партии куда более мелкого значения, многие из них созданы кремлевскими политтехнологами в качестве бизнес-проектов или «спойлеров» КПРФ.

Реальной оппозиции, которая пытается официально зарегистрировать партию, Кремль не позволяет этого сделать. До сих пор не может получить регистрацию Партия прогресса Алексея Навального. Мало шансов и у упомянутой выше Оксаны Дмитриевой, которая также надеется создать собственную партию. Кремль не заинтересован в появлении сильных игроков.

За последние два года партийная система в России резко деградировала. Границы между парламентскими партиями стали проницаемыми и символическими. Полноценной оппозиции больше нет: она вынуждена сосредоточиться во внесистемном поле, лишившись возможности зарегистрировать свою партию и принимать участие в выборах. В этих обстоятельствах можно говорить о постепенном формировании однопартийной системы, где политическая конкуренция разрешена лишь в периферийных вопросах, и то дозированно. И это при том что в 2012 году был принят закон о либерализации партийной жизни страны — еще один яркий пример того, как буква закона расходится с политической практикой. Россия быстро движется к жесткому авторитаризму, в условиях которого даже слово «гибридный» применительно к демократии будет неподходящим.